Вокруг огня сидело с пару десятков человек — почему-то одни только женщины. Нанас до этого видел Шеку лишь издалека, да ему и не хотелось в этом вообще признаваться, потому он поступил просто — сказал:
— Я — Нанас. Кто Шека?
— Нанасу надо, чтобы его убила Шека? — насмешливо спросила одна из них. — Как она убила трех ваших охотников?
— Двух, — невольно поправил Нанас.
— Трех. Сын вашего вождя тоже мертв.
Нанас внимательно посмотрел на говорившую и почувствовал, как екнуло сердце, а во рту стало вдруг сухо. Женщина была удивительно красивой. Возможно, так показалось ему потому, что он впервые увидел близко женщину одной, или почти одной с ним — дикой — крови. Но, вероятно, она и на самом деле была красавицей, ведь остальных сидящих возле костра дикарок он тоже видел близко, но они не вызвали в нем подобных чувств.
— Шека ты? — все же сумел он справиться с оцепенением.
— Я. А кто ты? Зачем тебе я?
Тут выдвинулся вперед Туру и, размахивая дротиком, принялся торопливо говорить, но Шека властным жестом ладони остановила его и приказала отойти.
Воин покорно склонил голову, и Нанас поймал брошенный ему украдкой предостерегающий взгляд. Непонятно лишь было, от чего именно тот предостерегал Нанаса? Уж не был ли Туру мужчиной Шеки? В таком случае, он мог угрожать Нанасу в том смысле, чтобы тот не зарился на его женщину. Но это же смешно! Тут бы просто живым остаться — и то хорошо. К тому же, у него есть Надя, и никакие красавицы-дикарки ему не нужны. В отличие от ножа, который Нанас, спохватившись, потребовал вернуть.
Дикарь вопросительно глянул на Шеку.
— Отдай, — кивнула та.
— Опасно, — возразил Туру.
— Опасно не отдать, — сверкнула дикарка глазами, наполовину вынув из ножен свой клинок.
Туру протянул Нанасу нож — лезвием вперед.
Юноша растерялся. Не взять нож — показать, что он боится. Можно ударить по руке, выбить нож — но это казалось ему сейчас тоже неправильным. И тогда он все-таки взялся за лезвие. Туру резко отдернул руку, поворачивая нож. Ладонь Нанаса пронзила острая боль, на снег закапала кровь.
— Ласкиперсе! — злобно выплюнула Шека. — Иди вдаль!
Дикарь обжег Нанаса полным ненависти взглядом, метнул ему под ноги окровавленный клинок и, развернувшись, скрылся в лесу.
— Подойди сюда, — позвала Шека Нанаса, зажавшего левой рукой раненую ладонь.
Дикарка сняла с шеи саама шарф, разорвала его вдоль и аккуратно замотала кровоточащую ладонь. Парень почувствовал, как бешено заколотилось его сердце. Шека была так близко от него, что он чуял ее запах — дикий, резкий, но в то же время — странным образом волнующий и притягательный. Их взгляды встретились, но как ни старался Нанас, он так и не смог разобрать, какого же цвета глаза у дикарки, — в них отражалось пламя костра. Волосы Шеки от этого пляшущего цвета тоже казались огненными, и Нанас вспомнил, что это и на самом деле так. Но ему подумалось сейчас, что им подошел бы любой цвет — хоть алый, хоть черный, хоть вообще зеленый — дикарка все равно была прекрасной. Самой прекрасной на свете, краше всех. Подумав так, Нанас тут же вспомнил о Наде, и чувство вины кольнуло его сердце. Но то, что творилось сейчас с юношей, оказалось сильнее вины, и та, скукожившись, спряталась куда-то вглубь.
— Ты красивая… — невольно прошептал он.
— Я знаю, — так же тихо ответила Шека, а потом, оглянувшись на притихших вокруг костра женщин, выкрикнула: — Идите вдаль!
Дикарки безмолвно поднялись и тут же растворились в лесной темноте.
— Что ты сказала Туру? — спросил Нанас. — Что такое «ласкиперсе»?
— Тот, кто часто и подолгу испражняется, — усмехнулась дикарка.
«Засранец», — «перевел» Нанас и подумал, что Шека говорит больше и куда лучше, чем встреченные им до этого варвары. Недаром она стала их предводительницей. А Туру ему стало даже немного жалко. Наверное, очень обидно услышать такое из уст любимой женщины, да еще в присутствии другого мужчины, которого воин наверняка посчитал соперником. И, скорее всего, не напрасно.
Шека скользнула по нему взглядом.
— Ты красивый тоже. Сегодня ты — мой мужчина, — потянула она его за здоровую руку. — Пойдем, ляжешь со мной.
— Но мне надо рассказать тебе… — слабо запротестовал Нанас, с ужасом ощущая, что чувство вины перед Надей совершенно исчезло, словно сгорело, испарилось в отражающемся в глазах напротив пламени костра. Он был готов идти за этой закутанной в звериные шкуры дикаркой куда угодно, лишь бы она продолжала смотреть на него, касаться его руки…
— Потом, — мотнула огненной гривой Шека и повела его за руку, словно послушного ребенка.
Недалеко от костра стоял сложенный из еловых ветвей шалаш, в котором все и случилось. И лишь после этого чувство вины снова вернулось, захватило, сжало Нанаса почти до физической боли. «Как я мог?! — вопила часть его разрывающегося на куски сознания. — Я предал Надю, изменил той, которой клялся в вечной любви!..» «Но если бы я не сделал этого, — оправдывалась другая часть его разума, — то наверняка поплатился бы жизнью, Шека бы этого так не оставила! А погибнуть — значит не только не выполнить задания мэра, но и подвести всех жителей города. И Надю в том числе… В конце концов, Надя от моего „предательства“ ничуть не пострадала. Да я никого и не предавал, ведь я был с Шекой не потому, что мне этого хотелось!..»
И все-таки он понимал, что лукавит, пытается оправдать себя. Да, если бы он отказал красавице-дикарке, она бы его, скорее всего, убила. Да, этим бы он подвел, а возможно — и обрек на гибель полярнозорненцев и любимую девушку. Но так ли уж он не хотел близости с Шекой? Конечно же хотел. Не просто хотел, а желал!.. И, обладая ею, испытал непередаваемое наслаждение истинной близости. Ему было хорошо с этой огненноволосой дикаркой. Очень-очень хорошо, безумно, сказочно, прекрасно!.. Чего уж тут скрывать? Зачем обманывать самого себя?